Лайфхак для парней: как добавить своей девушке?

Находка для тех, чьи девушки и супруги работают в сфере услуг: маникюр, брови, ресницы и так далее...
Вы же наверняка задумывались, как помочь своей половинке зарабатывать больше? Но что делать, если во всех этих маркетингах и процедурах не разбираешься от слова «совсем»? Мы нашли выход — это сервис VisitTime
Чат-бот для мастеров и специалистов, который упрощает ведение записей:
— Сам записывает клиентов и напоминает им о визите
— Персонализирует скидки, чаевые, кешбек и предоплаты
— Увеличивает доходимость и помогает больше зарабатывать
А еще там первый месяц бесплатно, поэтому лучшее, что вы можете сделать сейчас — установить или показать его своей принцессе Всё интуитивно понятно и просто, достаточно нажать на этот текст и запустить чат-бота

[ архив ]

05.06.12

Человек при деньгах

Андрей Костин — про первый заработанный доллар и неразменную «копейку», о том, чего не желали олигархи, но захотел Чубайс, о друзьях-предателях и невосполнимых потерях, а также про то, как советское посольство в Лондоне торговало спиртным навынос.

Высоко сидит, далеко глядит — это о нем, о президенте — председателе правления ОАО Банк ВТБ Андрее Костине. Понимать можно и так и сяк — фигурально и буквально. Руководитель второго по величине банка страны и реально конкурирующего за лидерство занимает кабинет на 58-м этаже высотки в Москва-Сити. Оттуда и в самом деле панорама открывается захватывающая…

— Не боитесь высоты, Андрей Леонидович?

— Нет, абсолютно не боюсь. Наоборот — мне здесь нравится. Ощущение простора, полета, свободы, движения. У нас в офисе не так давно были Медведев, Назарбаев и Лукашенко. Так кто-то из них сказал: «У вас тут прямо не Москва, а какой-то Нью-Йорк». Думаю, даже лучше, чем в Нью-Йорке. У нас же нет такого количества небоскребов, поэтому отсюда можно видеть всю Москву. Для современного финансового института это очень правильное расположение.

— Ну да, ВТБ пока не самый большой, но уже самый высокий российский банк.

— Можно, наверное, и так сказать.

— И никаких головокружений?

— Бывает плохо видно, когда туман наползает. А головокружения нет. И от успехов его тоже не бывает.

— С другой стороны, падать сверху больнее.

— Падать не надо. Хотя жизнь, безусловно, создает непростые ситуации. Считаю, за десять лет моей деятельности в банке сегодня, может, самый трудный период. До кризиса было время оптимизма, роста, когда все казалось легко и каждый следующий день был лучше предыдущего. А потом случился кризис. Пришлось тяжело, но шла понятная коллективная борьба с кризисными явлениями, в которой объединились и власть, и бизнес, и население страны. А сейчас вот ситуация более сложная. С одной стороны, вроде бы и кризиса нет, а с другой, в мире остается очень много нестабильности и рисков. На этом фоне сложно развиваться. Сейчас жизнь ставит новые вызовы, на которые приходится отвечать.

— Вы человек рисковый по натуре?

— Я человек решительный. Считаю, что люди могут решить любую проблему, изменить любую ситуацию. Только физические законы неподвластны, вроде закона всемирного тяготения. Хотя и его человек научился преодолевать. Поэтому когда мне, например, говорят, что ситуацию или систему нельзя изменить, всегда отвечаю, что возможно все, что создается и делается людьми. Нужно просто работать. Говорю о системе в широком смысле слова — политической, правовой, банковской, социальной.
Только нужно, чтобы решительность сочеталась с ответственностью, потому что быть безрассудным ты можешь лишь в отношении себя. Если же несешь ответственность за людей, за материальные ценности, безрассудные поступки совершать нельзя.

— При этом вы стремитесь обойти на крутом вираже тот же «Сбер».

— У нас разный генезис. Говорят, что Сбербанк более предсказуем, более понятен. Я с этим соглашусь. Но давайте учтем, что у нас были разные отправные точки. Сбербанк — вечный монополист на финансовом рынке. Десять лет назад, когда я начинал работать в ВТБ, мы по активам представляли собой одну десятую от Сберегательного банка. Если проводить футбольные аналогии, играли на разных уровнях: они в премьер-лиге, а мы в первом или даже во втором дивизионе. Сегодня наш баланс превысил половину сбербанковского. Мы в одной лиге. Мы стали системообразующим банком. Без скачкообразного развития нам не удалось бы добиться таких результатов.

— Но вы вместе или порознь?

— Знаете, как в спорте: команды играют друг против друга, но в выигрыше спорт, болельщики. В нашем случае — клиенты, общество в целом. Без конкуренции невозможен рост, невозможно качественное обслуживание населения. Если бы у ВТБ не было достойного конкурента в лице Сбербанка или у Сбербанка не было бы нас, страдало бы и общество, и экономика.

— Поэтому периодически покусываете друг друга?

— Нет, мы играем по правилам. Подножки не ставим, а по правилам обводим или даже применяем допустимые силовые приемы. Все как в спорте. Но когда есть системные риски, как во время кризиса, мы объединяемся и выступаем с единых позиций. Как и при отстаивании отраслевых интересов…

— Любопытно, а банкир должен любить деньги?

— Думаю, банкир должен считать деньги, а любить их как таковые — не очень это понимаю. Деньги дают человеку не только возможность получить достойный, комфортный уровень жизни. Для бизнесмена это мерило успеха. Для прыгуна успех — та высота, которую он сможет взять. А для бизнесмена — деньги. Каждый стремится создать крупную компанию с большей капитализацией, прибылью…
К слову, род деятельности накладывает отпечаток на повседневную жизнь. Выйдя за порог банка, порой не можешь сразу переключиться, чтобы начать воспринимать деньги в их привычном, бытовом значении. У меня был забавный случай еще в 97-м году. Я уже работал во Внешэкономбанке, где баланс исчислялся сотнями миллиардов долларов. Как-то после работы гулял по двору с собачкой и мысленно прокручивал ситуацию, которой занимался весь день. А тут навстречу сосед идет и просит взаймы сто тысяч. Я машинально спросил: долларов? Человек посмотрел как на сумасшедшего и пошел дальше, не говоря ни слова.

— Но в результате дали бедолаге в долг?

— Он с тех пор обходил меня стороной, решил не связываться. А вообще в долг даю. И без процентов. Я не жадный. Спросите любого из друзей или знакомых. Но когда речь идет о расходах банка, постоянно борюсь за их сокращение. Мы уже многое сделали, чтобы избавиться от наследия советской системы с ее бесплатными благами, которые только развращают людей. Сейчас ставится вопрос о монетизации ряда привилегий у государственных служащих. Мне кажется, это очень правильное направление. В ВТБ было очень много привилегий — например, машины с водителями, закрепленные за менеджерами. Мы коммерческая организация и стараемся все максимально монетизировать. Проще говоря, человеку выплачивается хорошее вознаграждение за его труд, и он сам решает, нанимать шофера или же самому садиться за руль.

— Неужели и вы баранку крутите, Андрей Леонидович?

— Нечасто, хотя водить люблю. В рабочие дни не могу себе это позволить, поскольку и в машине занимаюсь делами.

— Первую свою машину помните?

— «Копейка», купленная на деньги, которые заработал в загранкомандировке в Австралии.

— А первый трудовой рубль?

— Если не считать стипендии и денег, полученных на картошке, это был… доллар. Причем австралийский. Я после окончания Московского университета попал на работу в советское генконсульство в Сиднее. Зарплату получал очень низкую по любым меркам — около 300 австралийских долларов в месяц. Питаться на них можно было, а вот одежду покупать, например, уже с трудом. Тем не менее жизнь загрансотрудников четко делилась на этапы: период накопления за границей и период расходов в России после возвращения. Поэтому все занимались коммерцией: и посольские, и консульские. В безналоговом Сингапуре мы покупали технику, а затем сдавали в комиссионные магазины в России. Разница была колоссальной. Двухкассетный магнитофон приобретали долларов за триста, а в Москве его цена составляла три с половиной тысячи рублей. Полмашины! Получается, уже в те годы бизнесом занимались.

— И вы возили?

— Конечно. Собственно, мы и жили на вырученное.

(...)

— А к бизнесу вас когда потянуло?

— Знаете, решение само созрело. Помню, в 91-м году вернулся из Лондона в МИД и увидел, как сотрудники начинают с утра пить пиво и часами играть в компьютерные игры. Период был очень тяжелый. Союз распался, оказались потеряны четкие ориентиры внешней политики, новые еще не сформировались. На какое-то время исчезла востребованность. Я потому и ушел: в шесть часов вечера мужчине в возрасте тридцати пяти лет возвращаться домой зазорно. Ни перспективы, ни интереса к работе. Плюс была безумно низкая заработная плата, которая в начале 90-х годов составляла одиннадцать долларов в месяц.
Я начал метаться. С учетом опыта работы за границей и связей меня звали в крупные компании, в том числе иностранные. Уже появились первые кооператоры, они стали выезжать на Запад, где вели себя иногда нелепо. Требовались люди, которые наладили бы их цивилизованный контакт с внешним миром. Но я не хотел переходить из одной бюрократической системы в другую.

— Этап купи-продай тоже прошли?

— Было и это. Сейчас смешно вспоминать, а тогда за все брались: от поставок колючей проволоки для нужд ООН до попыток продажи российских самолетов за рубеж. В какой-то момент даже помогали англичанам искать сбитые где-то под Мурманском во время Второй мировой войны британские самолеты. Надо честно сказать, в этих операциях мы не слишком преуспели и постепенно переключились на консалтинг, используя наработанные в Англии контакты.

— А стартовый капитал?

— Его не было. Первые доходы начали получать от западных банков, которые платили за поиски бизнеса, организации поездок иностранных инвесторов сюда и так далее. Это были небольшие суммы, но в те годы доход в две тысячи долларов позволял компании безбедно существовать, даже положить зарплату секретарше и водителю. Ста долларов хватало, чтобы месяц жить! Помещение под офис нам, правда, друзья дали бесплатно, выделив комнату в бывшем здании СЭВ… Ощутимые заработки появились спустя пару лет, году в 94-м. С теми средствами уже можно было серьезно работать на финансовых рынках.

— А как же личные яхты, самолеты, дома за границей?

— Стало достаточно денег, чтобы комфортно себя чувствовать: отдыхать, где хочешь, летать первым классом. Но я никогда не был сторонником покупки заграничной собственности. Мне она просто не нужна. До 96-го года время было нервное, люди опасались, что могут вернуться коммунисты, и сидели на чемоданах. Но потом-то все успокоилось. А сейчас зачем недвижимость за рубежом? За границей бываю часто, но, как правило, один-два дня. Для себя давно решил: Россия — единственная страна, где буду жить. Есть еще одно место, в котором готов проводить старость. Это Крым. Уникальная природа, ничем не хуже Французской Ривьеры. Летом отдыхаю в Форосе, недалеко от места, где находится печально известная дача Горбачева «Заря». Крым — край, богатый с точки зрения и русской истории, и русской культуры.

— К слову, о ней, о культуре. У вас ведь музыкальное образование, Андрей Леонидович?

— Семилетка по классу скрипки. Когда-то любил в своей компании попеть под гитару, но уже сто лет не баловался.

— Вас папа с мамой приобщили?

— Забавная история. Мне было лет девять или десять. Я жил в простом доме на Ленинском проспекте. Напротив — добропорядочная еврейская семья Плетнеров. Они убедили моих родителей, что ребенок должен заниматься скрипкой и иностранным языком. Вместе с Виталиком Плетнером я пошел сдавать экзамены. В «музыкалку» Плетнера не взяли из-за отсутствия слуха, а в английскую школу не приняли из-за пятого пункта как еврея. Я же прошел в обе. В музыкальную школу надо было ехать час на троллейбусе, а в английскую — еще полчаса в другую сторону. Бутерброды мама мне какие-то готовила, я на бегу их ел. Позанимался так годик, и родители поняли, что сын скоро дойдет до ручки. Они предложили самому выбрать — язык или музыка. Я рассудил, что английский еще выучу, а вот к скрипке в будущем вернусь едва ли. Решение было нерациональное. Но я честно отъездил на скрипку. И ни о чем не жалею, любой опыт полезен. Очень люблю оперу. Благо ВТБ является спонсором Мариинского и Большого театров. Иногда удается вырваться в театр. Так что занятия в детстве скрипкой, наверное, привили мне вкус к хорошей музыке.

— Так пока и не рассказали, Андрей Леонидович, каким ветром вас в банковскую сферу задуло?

— Немного поработал в банке «Империал» и НРБ, а в 1996 году получил назначение во Внешэкономбанк. После президентских выборов многие команды менялись, мною решили укрепить ВЭБ.

— Вроде бы Сергей Дубинин, тогдашний председатель Центробанка, вас лоббировал?

— Сергея Константиновича знаю с университета, он был начальником нашего курса. Потом мы на время разошлись в разные стороны и встретились, когда я уже занимался бизнесом, а Дубинин исполнял обязанности министра финансов. Позже он перешел в ЦБ. Через него и Черномырдин обо мне узнал… Хорошо это помню, был день моего сорокалетия, когда Дубинин, придя ко мне в гости, сказал, что Черномырдин выдвинул мою кандидатуру на пост председателя Внешэкономбанка. Об интригах каких-то я не знал. Помню только, что Чубайс потом сказал следующее: «Не было такого олигарха, который не зашел бы ко мне и не сказал, что тебя не надо назначать». Каждый имел своего кандидата, но Чубайс поддержал меня.

— В чью команду вы тогда входили?

— Ни в чью. Это моя принципиальная позиция. Ни в команду, ни в группировку. Ни тогда, ни сейчас. Хотя Роман Абрамович пытался обучать меня, что свободного бизнеса уже в России быть не может, поэтому надо обязательно к кому-то прибиться: или к нему, или к Ходорковскому, или еще к кому-то… Я уже тогда неплохо знал всех олигархов, пожалуй, за исключением Березовского. Конфликтов между нами не возникало, но и сблизиться я не старался.

— Почему?

— В свое время ушел в свободное плавание не для того, чтобы работать на кого-то конкретно. Единственное, чье руководство признавал, признаю и буду признавать, это руководство страны. Но найти общий язык могу практически с любым человеком и в правительстве, и в бизнесе, если этого потребуют интересы организации, которую представляю.

— Мне кажется, вы старательно не упоминаете Александра Лебедева. Почему?

— Для меня этот человек не существует, я вычеркнул его из своей жизни. Оставлю на совести Лебедева все, что он делает и говорит в мой адрес. Мог бы рассказать о нем и его бизнесе много всякого, но не стану мараться.

— А дефолт 98-го — тяжелая тема для вас?

— Как и для всех. Это был результат неправильной политики целого ряда людей. Часть из них мои друзья, часть — мои оппоненты. Например, когда господин Алексашенко рассуждает сегодня, как должны себя вести банки, это вызывает удивление. В 98-м году он никого не хотел слушать, был убежден, что разбирается во всем лучше других. В итоге безграмотными и безответственными действиями привел к краху банковскую систему, уничтожил накопления миллионов людей, поставил на грань выживания весь финансовый сектор страны.
Кризис 1998 года сначала воспринимался так, будто жизнь закончилась. Когда все началось в августе, я был в отпуске, смотрел китов в Канаде. Вижу сводки — все хуже, вернулся — совсем плохо. Пошли совещания у Кириенко: как будем дефолт делать? Помню, «Менатеп» собирал бизнесменов думать, как дальше жить. Приезжал Валентин Юмашев — тогда глава администрации президента. Я еще шутил, что менатеповцы открыли столовую для безработных олигархов. Народ на нервной почве ел много. Да и кормили там, кстати, весьма неплохо.
Но нет худа без добра. Кризис 1998 года нас многому научил. В 2008 году западные инвесторы говорили, что российские банкиры очень стрессоустойчивы. Просто опыт уже есть. Я, например, стал ко всему гораздо спокойнее относиться. Сейчас как топ-менеджер получаю в день десять хороших новостей и столько же плохих. Но абсолютно не дергаюсь. В жизни существует баланс. И в кризисе тоже. Сначала резко все падает, а потом все оживает. Сейчас я лучше готов к потрясениям.
2008 год был очень тяжелый, и нарастание кризиса шло стремительно. 21 сентября, в свой день рождения, я только в час ночи ушел из кабинета Игнатьева, где еще Кудрин сидел. Обсуждали план спасения Связь-Банка. Наверное, по-настоящему первый день, когда все поняли, что кризис больше не стучится в ворота, что он уже здесь.

— Мы забежали в 2008-й, а я собирался спросить, за что вас трижды пытался уволить премьер Примаков?

— Евгений Максимович мало разбирался в финансах, думаю, его Геращенко подкручивал.

— Чем же вы Гераклу так не угодили?

— Он не хотел держать в ВЭБе чужака. У нас отношения сразу не сложились. Профессиональные, не личные. Я уважаю Геращенко как яркую и сильную личность. Но Виктор Владимирович — человек из другой, советской эпохи. Он напоминает мне старика Хоттабыча. Помните, какие советы тот давал Вольке на экзамене по географии? Учителя в ужасе хватались за голову! Так и Геращенко: он вроде джинна, считавшего, что земля стоит на трех китах, полагает, что загрансеть нужна российским банкам на случай холодной войны как окно во враждебный западный мир. Я же считаю, что сеть банков за рубежом, а мы присутствуем уже в 20 странах мира, должна быть направлена на большую интеграцию в мировую финансовую систему. Согласитесь, диаметрально противоположные точки зрения.

— Ну вот вас Навальный еще критикует.

— Навальный играется в политику, и его критика ВТБ — часть этой игры. Взял одну тему с буровыми установками и пытается на этом заработать политические очки. Я вообще-то позитивно отношусь к критике, всегда, когда она справедлива, признаю ошибки. И по данному вопросу неоднократно давал ответ. Мы провели внутреннее расследование и установили: сделка была проведена не лучшим образом. Три менеджера банка, отвечавших за нее, уволены. МВД, куда обратились с запросом, не выявило в их действиях состава уголовного преступления. На этом моя компетенция на правоохранительном поле заканчивается. Но у меня нет сомнений, что в итоге проект с буровыми окупится и деньги вернутся. Мы этим вопросом занимаемся.
Что тут еще сказать? Не могу утверждать, будто у нас все в порядке. Мы регулярно инициируем возбуждение дел против нечистых на руку работников. Бывшие управляющие ВТБ из Курска и Кемерова сидят за решеткой. Ничего не попишешь, в банке работают такие же люди, как и везде, от коррупции никто не застрахован. Особенно когда через твои руки идут колоссальные суммы… Но мы боремся с такими явлениями.

— Если говорить глобально, то что было самым сложным за годы работы в ВТБ?

— Могу назвать две вещи. Первое — народное IPO. Само IPO было крайне удачным. Мы разместились на пике рынка, по максимальным ценам, с огромной переподпиской. Десятикратной. У нас спрос только на Западе был в семьдесят миллиардов долларов! Что сработало против народных IPO? Безусловно, кризис. Рынок не отрос и, боюсь, в ближайшее время может не отрасти. Беда в том, что люди доверились, не зная, что такое рынок, не понимая, что такое акции, что это за инструмент. Они поверили рекламе и купили бумаги. Необходимости при этом для нас такой не было. Деньги мы могли с лихвой собрать на Западе, где акции покупали профессиональные инвесторы, хорошо понимающие риски. Что касается российских частных инвесторов, то для многих это первый опыт, и они оказались не готовы к движению рынка вниз. Даже обратный выкуп акций только частично решил проблему. Все равно остается много недовольных людей: у кого-то акций больше, чем можно было предъявить к выкупу, кто-то купил позднее, кто-то забыл вовремя оформить и так далее.

— Может, buy back был не нужен?

— Считаю, этот шаг был оправдан. Хотя рыночники говорят, что неправильно, не по рынку. Но в результате кризиса очень многое в нашей жизни не по рынку происходит. Сейчас американские банки пятьдесят миллиардов долларов штрафов выплачивают за ипотечные кредиты. Это тоже нерыночное решение. Нам казалось: чтобы поддержать морально и материально наших акционеров, нужно было предложить выкупить у них акции по цене размещения. Мы понимаем: это чрезвычайная мера, такого больше не будет, но мы на это пошли, потому что и сам кризис — явление чрезвычайное. Расскажу хорошую шутку. В начале кризиса я был в Нью-Йорке и позвонил коллеге, известному банкиру. Говорю ему: «Что делать?» Он в ответ: «Ничего. Ты же сам говоришь: кризис случается раз в сто лет. Этот уже прозевали, а до следующего уже не доживем».

— А вторая больная тема?

— Ситуация с Банком Москвы. Мы не могли представить, что в современной экономике из одного из крупнейших банков страны могут выкачать десятки миллиардов долларов и никто этого не заметит. Обвинения, что мы проглядели ситуацию, оправданны лишь частично. Нас туда не пускали. Другого пути не было. Единственная альтернатива — оставить все как есть. Тогда банк умер бы с огромными последствиями для всего финансового сектора, потому что там несколько миллионов вкладчиков, там сотни миллиардов рублей бюджетных денег, московского и федерального бюджетов. Возникла бы целая гора проблем, которая больно бы ударила по всему банковскому сектору.
В конечном счете дела в Банке Москвы мы поправим, создадим новый прибыльный бизнес. Но цена, которую заплатили и в финансовом, и в моральном плане, оказалась большой. Я уже не говорю о том, сколько сил у сотрудников требует работа по данному проекту. Только ответы на запросы по уголовным делам, а их уже семь, чего стоят. Так что считаю, что слово «мошенничество» в отношении Бородина не подходит. Слишком оно мягко звучит по-русски. Английское fraudе — более подходящее, пожестче.
Ну а вообще-то в банке каждый день — борьба. Уже говорил, что сейчас ситуация очень непростая. С одной стороны, давит плохой, очень нестабильный фондовый рынок. С другой — результатом кризиса стало желание надзорных органов всех стран ужесточить банковский контроль, включая увеличение резервов, требования к капиталу и тому подобное. Что это значит? Банки будут меньше кредитовать реальный сектор, получать меньше прибыли, а издержки будут расти. В конечном итоге пострадает наш клиент, экономика в целом, замедлится ее рост.

— Насколько ВТБ вырос за десять лет вашего руководства?

— Более чем в тридцать раз. У нас с шести до двухсот с лишним миллиардов долларов выросли активы, в группе создан новый бизнес — розничный и инвестиционный банки. Мы приучили всех к тому, что у нас быстрые темпы роста. Но наша задача сейчас перейти от стратегии быстрого, экстенсивного роста к росту качественному. Мне хочется создать идеальный банк — высокотехнологичный, с отличными специалистами, лучшими банковскими продуктами. Задача очень сложная. Но мы ее решаем. Берем лучший мировой опыт, привлекаем иностранных специалистов. Потому что когда приходишь в какой-нибудь офис на Уолл-стрит, то видишь: там сидят русские, поляки, колумбийцы, индусы, китайцы… Лучшие мозги мира работают на финансовый сектор США. Мы пытаемся сделать то же самое в России.

— Вас недавно же еще на пять лет переподписали.

— Да, мои полномочия продлены до июня 2017 года.

— Был мандраж, что могут не утвердить, Андрей Леонидович?

— Знаете, после гибели сына я перестал чего-либо бояться. Остался лишь страх за жизнь и здоровье близких. Смерть ребенка — это трагедия, которая меняет твое мироощущение. Мне кажется, уже не смогу ощущать себя счастливым человеком. Можно даже быть временами веселым, улыбаться, радоваться каким-то событиям. Но счастливым — нет. Говорят, работа — лучшее лекарство. Наверное, это правда. Спасают работа и близкие, родные люди. Ради них и стоит дальше жить.

Андрей Ванденко

Источник:
Журнал «Итоги»
(№ 23/834 04.06.2012)